Новый мир (Нуси, рассказ)

Я вдохнул до сих пор еще не знакомый мне воздух и открыл глаза. Я стоял на широкой улице, пестревшей от суетившихся на ней людей. В каждом домике, стоявшем на улице, был уютный магазинчик или тесная забегаловка со столиками на свежем воздухе. Щебетали птицы, тесно переплетая свои голоса с людским гулом, исходившим отовсюду. Я медленно пошел вперед, вбирая в себя запахи, звуки, чувства этого мира. Проходившая мимо меня милая девушка улыбнулась, я кивнул ей, и мы разошлись. Слегка заинтересованный окружающей обстановкой, я потолкался около ларьков, доверху забитых всякой всячиной, послушал, о чем люди говорят, проглядел несколько стаей в газетах, стараясь полностью проникнуться этой чудесной атмосферой радости, царившей здесь.
Через некоторое время я очутился за маленьким плетеным столиком, на котором ароматно дымилась маленькая чашечка кофе. А сияющее солнце бликами играло на нежно-матовой поверхности напитка. Я еще раз огляделся, с кем бы я не встречался глазами, мне отвечали дружелюбной улыбкой, будто б мы были старыми знакомыми, готовыми в любой миг друг друга поддержать.
Я сидел в прохладной тени изумительного домика, незнакомого мне архитектурного стиля, который был построен во времена давно минувшие; на этой улице все дома пережили уже не одну сотню зим, и каждый хранил, наверное, в себе многие смешные, занимательные или же трагические истории из своего прошлого, плавно переливающегося в настоящее, а из него в еще не наступившее, но уже с готовностью стоящее на подхвате будущее.
Мне нравился этот мир, здесь нет постоянного голода, нет страха перед войной, здесь лечат от многих и многих болезней, и дети засыпают в этом мире уверенные, что завтра они проснуться в своей постели, а на столе их будет ожидать завтрак. Я в течение своей долгой жизни встречал многих таких, кто отдал бы все, что имел, ради возможности оказаться на моем месте, в мягком кресле уютного кафе за чашечкой кофе.
Что ж, пойду еще погуляю по этому чудесному городу, загляну в здешние улочки, укутанные ореолом таинственности, недосказанности. Солнце скрылось за набежавшие тучи, и город окунулся в мягкий полумрак теней. Я шел по улочке, такой узкой, что каменные глыбы домов, окружавшие меня, представлялись отвесными стенами колодца, на дне которого стоял я и смотрел, как в вышине облака покоряют последние осколки синего неба. Вечерело.
Да, однако, и в таком приятном городке попадается мусор, валяющейся посреди дороги. Встречи с ним никак не избежать. Видимо, в каких бы условиях не оказались люди, они все равно будут подгонять эти условия под себя, под образ жизни, что в них заложен. Банановые корки на асфальте и надписи на стенах. Люди...
Вот один мне попался навстречу, кутается в плащ, в некоторых мирах не каждый правитель может себе позволить столь тонко пошитый плащ из столь редкого материала. А вот он идет и улыбается мне. Все-таки какие они здесь дружелюбные. Хотя... Улыбается ли он? Мне ли он улыбается? А не дежурная ли это улыбка?
Я выхожу из переулка на огромную широкую улицу. Ревущие монстры из стали и железа несутся по ней в разные стороны. Машины, а в них люди. Люди идут по краю улицы, все как один выглядят промерзшими до костей, а их улыбки... Я понял — они не улыбаются, ибо не способны сделать ничего большего, чем сложить губы особым образом, так чтобы незнакомец вообразил себе теплоту наносную в лице, стирающую лед в их глазах.
Я огляделся уже в который раз. Громады домов — гимн людской силе и могуществу, солнце, уже покрасневшее и появившееся из-за туч, что касаются горизонта, фабричные трубы и дым из них, машины, а в них люди. Люди, а в них машины. Мне становилось плохо от постоянного шума машин, выхлопных газов, дыма из бесконечных труб. Каждая новая улыбка, казалось, пронзала меня сильнее, чем удар меча или молнии. Я погружался в небытие и вновь вырывался из него. Сумбурные мысли носились из конца в конец моей несчастной головы, ударялись друг об друга, отскакивали и разлетались, свиваясь в непредсказуемые и причудливые комбинации цветов и звуков, воспоминаний и предчувствий, превращались в одно лишь слово: жить. Как ни странно, я хотел жить, жить в этом городе, где дети просыпаются утром в теплых кроватях, и их ожидает завтрак. Жить в мире, где не следует каждую секунду оборачиваться, чтобы увидеть... или не увидеть кинжала, нацеленного в твое сердце. Я хотел жить, но этот шум машин, в котором спешили куда-то люди, эти улыбки людей, в которых не осталось ничего, кроме шума машин, душили меня, пытаясь расплющить по агонизирующей алым светом наступающего заката мостовой. Закат.
Рукой и взглядом я схватился в немой попытке спастись за красное солнце, ускользая от облаков, застывших в порыве разлететься от солнца, что жгло их, тем самым очищая, как очищает оно мостовую от мусора и улыбок, испепеляя их своим неестественным светом. Светом гнева.
Казалось бы, я сам в гневе должен был бы возненавидеть этот мир. Как и любой другой скиталец, что заходит в какой-то с виду очень гостеприимный дом, и вдруг осознает, что здесь и сейчас он исчезает, но я не мог. Ибо дети просыпаются утром в постелях, а старики имеют крышу над головой. И не жалели, — ведь им все равно есть ли я, или же нет, — смерти и удушья этого моего люди.
Я тоже захлебывался в гари труб и жидком бетоне зданий, в красных лучах солнца и шума машин, в которых сидят люди. Я растворялся и через это растворение и отрицание своего “Я”, я начинал чувствовать ритм этой жизни, биение ее пульса. Металлического пульса...
А люди все идут вокруг меня, люди, а в них машины. Исчезая, я превращался в часть этого ритма, сам превращался в чудовище плоти и крови, стали и бензина.
Но я хотел жить. И в последнем отчаянном рывке навстречу последнему алому лучу солнца сквозь алмазную пыль механизмов, мира, в котором царят машины из плоти и крови, я осознал, что либо исчезну я, либо этот мир, что так полюбился мне. И искусанные немой пыткой губы шепнули: “Не будь”. — И его не стало. Слишком дорого ему, этому несчастному миру обошлось знание, что он заплатил слишком высокую цену за детей, что проснутся, и стариков, что уснут, за людей, что не умирают, ибо и не живут. И как бы ни был прекрасен этот мир, в нем нельзя было жить, а лишь существовать, и я не мог так, и поэтому уничтожил его, убил, чтобы остаться жить, чтобы остаться собой и вновь очутиться в другом мире — разрушителем.
— Не будь. Исчезни. — И он, сей мир, исчезает в красных лучах заходящего солнца.

... Я вдохнул до сих пор еще не знакомый мне воздух нового, еще одного, мира и открыл глаза. Я, вечный бродяга и разрушитель, пришедший в еще один мир, чтобы, полюбив его, сказать: Не будь!..