Ночной кошмар (Нуси, рассказ)

Свет луны мягкими лучами падал сквозь кроны деревьев и рисовал причудливые, мерцающие фигуры на свежей траве. Сквозь постоянное стрекотание невидимых кузнечиков и периодическое ухание совы пробивался нежный, переливистый голос флейты. Звонкий высокий голос, принадлежащий, несомненно, кому-то из Старшего народа, пел о делах давно минувших дней, коим эльфы были свидетелями. На незаметной, уютно укутанной мягкой листвой и шелковисто нежной травой поляне, полыхал костер, беззвучно устремляя свои огненные руки-факелы к звездам. Перемежающийся свет костра и луны тихонько, словно бы из-подтишка, освещал лица сидевших у костра, оставляя в чертах и полуулыбках какую-то тайну, недоговоренность, сказку.
Менестрель закончил свою балладу, флейта затихла, лишь отдаленное эхо доносилось откуда-то издалека, из-за стволов многотысячелетних деревьев.
Слушатели поблагодарили певца и флейтиста, теплыми улыбками, поднесли им хрустальные чаши с родниковой водой. Завязалась непринужденная беседа о музыке и ее отражении на гладкой водной поверхности зачарованных озер, о памяти и о лесе, что стоял и стоит, переживая годы счастья и горестей, точно так же как и сосна, растущая на вершине холма, укутанного травою, нежится в солнечных лучах и переживает страшные бури.
Двое эльфов встали, попрощались с оставшимися на поляне и, развернувшись, пошли вглубь леса по выложенной рубинами тропинке. За их спинами вновь зазвучала флейта.
— Как удивительно получается у Олеве оживлять звуки, что дарит флейта; я, к сожалению, сколько бы ни пробовал, всего лишь играю какой-то простой набор нот; я могу исполнить сложнейшие вещи, но исполнить, а не оживить и сыграть, — заговорил первый из покинувших поляну.
— Да, пожалуй, Олеве лучше всех нас овладел этим искусством. Вероятно, никому не сравниться с ним. Но не печалься Аэрон, ибо каждому свой дар и каждому своя песня. Так шли они по изумрудной тропинке, огибающей стволы древних деревьев под хрустальными звездами. На тропу выскочил неуклюжий юный олененок, пятнистый и большеглазый, Невур, так звали второго эльфа, опустился на колени и нежно провел рукой по головке и шейке зверька.
А читал ли ты, друг мой, — заговорил он, поднимаясь с колен, — новую книгу, написанную Лантенорном Эвессеа, под названием «Ужас».
— Нет, Невур, сия книга мне не знакома, — ответил эльф.
— Что ж, позволь мне тогда поведать тебе о ней, ибо чувствую я, что ее содержание будет тебе небезынтересно.
— Что ж, я с удовольствием выслушаю тебя, тем более, что дорога еще нам предстоит долгая.
— Тогда, слушай, — начал Невур, — эта книга интересна прежде всего тем, что действие ее происходит не в мире Энадорре, а в другом. Предвидя твое удивление, — известно ведь, что других миров нет, — добавлю, что мир сей – выдуманный от начала и до конца, и существует он в другом пространстве и времени.
— Ну да, такое можно допустить.
— А это совершенно необязательно, достаточно его вообразить. Мир, в котором отсутствует нематериальная составляющая, мир, в котором сильны законы физики, но нет законов магии, где душа привязана к телу и гибнет вместе с ним.
— Пыткой было бы жить в этом мире, и я не могу себе вообразить эльфа, существующего там.
— Аэрон, ты совершенно прав, ибо нет в этом мире эльфов, но лишь люди и только они. Лишенные души, теряющие веру, ведь верить-то им по большому счету не во что, разве что в физику. Но ее можно лишь знать. Знание губит этот мир, ибо знание ради знания, стремление познать, дабы удовлетворить потребности тела, что, в свою очередь, возрастут еще больше, и вскоре вновь потребуется познавать, чтобы подчинять.
— Познание и учение всегда было сильной стороной тех, кто служил добру, Невур. Значит в этом мире добро восторжествовало.
— Нет, к сожалению, ибо люди не знают, что есть добро и зло. Ведь им не в кого верить, и они служат себе. Многократно преобладающее большинство существ, — прости, язык не поворачивается наречь их людьми, — действует только ради себя, опираясь на мнение других, но не на высшие идеалы.
— Мир пустоты? Значит этот бесперспективный мир не несет в себе ничего, чем стоило бы восхищаться, ради чего его следовало бы выдумывать.
Эльфы прошли под ласково воркующим ручейком, текущим меж вечных деревьев по мостику из прозрачного хрусталя. На мгновение луна, появившаяся из-за раскидистых крон засияла на их одеждах, и они вновь углубились в Лес; Лес, в котором каждая травинка выращивалась с любовью, где дорожки из рубинов, а светильники, освещающие путь с необозримой высоты — зачарованные изумруды. Лес, где мостики из хрусталя, а флейта сливается с шумом ручейка в бесконечную трель.
— Послушай же, Аэрон, о самом главном расскажу я. На этой земле нет благородных королей, а есть жадные менялы, дорвавшиеся до власти. Там нет справедливости, и ложь торжествует, и нет жалости, ибо считается верным, когда побеждает сильнейший, или, что вернее, подлейший. На земле сей культура убита бескультурьем масс и лишь жалкое подобие искусства, что во всем потакает этой жующей и чвакающей субстрации, существует, и то лишь ради своей корысти: денег, славы… Там лишь зло награждается, и нет силы, способной противостоять ему. Это есть абсолютное, беспросветное зло. Но! Но там, в этом мире, окруженные этими существами — псевдолюдьми, в их порочных государствах находятся Люди, да-да, Люди с большой буквы, которые видят Свет, которые борются всей душой своей, которая есть в них, ибо даже измысленный быть бездушным, мир сей, как и ничто иное, не способен отобрать ее. О них эта книга.
—Да, вероятно, это были бы великие люди. Но… Я боюсь, Невур, что в таком мире не может появиться таких благородных и светлых духом людей. Это всего лишь выдумки. Их не может быть. Никогда.
Старшие дети Земли, двое эльфов, вышли из густого, успокаивающего своей непоколебимостью, леса на огромную поляну, покрытую колышащейся, будто волны морские, траве. И в лучах восходящего над миром солнца, несущего земле тепло и свет, увидели они город эльфов. Но его описания не найти здесь, ибо нет слов в языке Смертных, способных описать эту Вечную красоту. Да и зачем? Ведь ни увидеть, ни понять нам не дано.