Рассеченное сердце (Нуси, рассказ)

“Люди выбирают себе одежды, выбирают дорогу, выбирают спутников. Короли определяют судьбу не только свою, но и своего народа. Боги в стремлении к своим непонятным целям распоряжаются жизнями и смертями целых континентов. Готов ли ты поднять руку на основы мироздания?”

Череп с Лазарем рассказали, что восточная башня Черного Замка рухнула, что Первый Командор сразил Принца Демонов, но и сам скончался от ран. Многие видели, как море обрушилось на сушу, а города обратились в пепел. Мраморная статуя Богини в Антрогалле взмахнула крыльями и улетела в небо, пробив брешь в куполе храма. Гонец с юга рассказал, что зеленокожие окружили вторую армию, а граф Дитрих принял служение Хаосу. Хохотун мертв, сэр Торвус тяжело ранен. Корабли-Призраки были атакова ны морским чудовищем. Барельефы в Аннуне истекали слезами. В Пустошах Мона сэр Дорн видел призрака в светящихся белых одеяниях. Солнце впервые за тысячи лет проглянуло сквозь свинцовый туман, и в его свете в небесах все увидели, как норлок бился мечём и магией против двух красных драконов.

Но все это всего лишь жалкие и никчемные события. Правда в том, что ложь нашла путь к сердцам и тех, кто живет в Стране Свинцовых Туманов. Высокие идеалы оплеваны, а в рыцарях вновь пробудилась человеческая сущность. Я ненавижу этот мир.

Двенадцатого числа я прибыл в Замок Глиняных Богов. Со мной было восемь аннатарийских дворян, тех, что изъявили желание путешествовать со мной.

В крепости царила необычная, лихорадочная суматоха и растерянность. Здесь, на границе с Западным Миром всегда дежурили лучшие офицеры и воины, самые верные и преданные. Они до сих пор не могли поверить, что у них на родине, в великой стране возможен мятеж. Они все надеялись, что это какая-то дикая ошибка, что мятежные графы признают свое поражение, а демоны вновь будут изгнаны. Я тоже пережил нечто подобное когда-то. Я уже знаю, что люди везде одинаковы.

На следующий день я собрал человек шестьдесят самых боеспособных воинов и выехал на Туманные Равнины.

Ещё через день мы наткнулись на отряд зеленокожих, штук эдак в сто восемьдесят. Они куда-то быстро бежали беспорядочной толпой. Абсолютно не обученные, вооруженные чем попало, ржавыми саблями, тааркханскими гладиусами, самодельными копьями и кольями, трофейными топорами, все в лохмотьях и плохо пригнанных доспехах, они представляли собой жалкое зрелище. Их клыкастые морды с вытянутыми носами и красными бусинками глаз были покрыты потом, сажей и кровью. Кто-то из них тащил шест с грязной тряпкой со знаком хаоса. Мы, на свежих лошадях, быстро догнали их. Я приказал атаковать двумя волнами, первая волна во главе со мной на носороге, вооруженная шестиметровыми, полыми внутри, копьями, должна была сломать и смять их порядки, вторая волна, с топорами и саблями, - добить разрозненные кучки, оставшиеся после первой волны. Так оно и получилось в принципе, но зеленокожие оказались нечеловечески сильны, а нас оказалось слишком мало. Победа досталась нам с трудом. Девятнадцать воинов остались там навсегда. Ранены почти все.

Всюду на равнине разоренные поселения, мертвые твари валяются в самых уродливых позах повсюду. Пузырь говорит, что на севере они, эти недолюди, даже подняли первое за историю восстание. Ветер постоянно держит в воздухе песчаную пыль, порой создается впечатление похожее на то, которое возникает, когда смотришь ранним утром на море в тумане. Песок забирается под доспехи, скрипит, как старые сухари, на губах. Всюду следы разорения.

Ближе к вечеру, посреди голой пустоши, нашли труп незнакомого мне рыцаря из Ордена Черной Луны, изрубленного просто на куски. Возле него валялось более десятка трупов зеленокожих, и рядом же топтался его верный боевой носорог. Вскоре он умрет с голоду, бедолага, так как не захочет жить в мире, где нет его хозяина. Ему знакомо т акое понятие, как верность.

Утром меня разбудил сэр Готфрид, один из аннатарийских офицеров. Он выглядел куда как лучше чем вчера, кожа потеряла серый оттенок, глаза вновь блестели. Наверное, сумел разобраться с простейшими заклинаниями магии крови. Без неё тут долго не прожить.
- Мой Лорд, нас атакуют.
- Сколько?
- Около двух сотен зеленокожих и три-четыре демона.
- Стройте войска, тяните время. Сейчас буду.
Я накинул рубаху, взял меч и выглянул из шатра. Видно было плохо, хлопья тумана выглядели как размокшая вата. Почему-то было очень жарко, в ноздри закрался запах, подобный тому, что чувствуешь, когда подгорает яичница. Враг оказался на удивление далеко. Часовые не подвели. Толпа зеленокожих медленно нестройно топала к нам, что-то громко крича, размахивая оружием. Справа и слева от зеленокожих шествовало два демона. Если простой зеленокожий ниже человека на голову, то эти демоны – на две головы выше. И кожа у них красная. У данных особей было по четыре длинных руки, на которые они опирались при ходьбе, два рога на морде и несчетное множество зубов в пасти и на иных частях тела. Сзади парил еще один крылатый демон, размером побольше. Уже отсюда чувствовалось, что все эти милые ребята не знакомы с гигиеной.

Пока офицеры строили конницу в боевой порядок, я натягивал доспехи и думал, что делать.

Вспомнился один фокус, который мне рассказал Старик Рог, когда почему-то расчувствовался. Это к вопросу о том, что для полета крылья – недостаточное условие.

Когда я облачился, до противника оставалось не более четверти мили. Они представляли жалкое зрелище. В лунном свете мы выглядели значительно более устрашающе, но нас было меньше.

Я дважды произнес Слово Молнии, и, когда заряды, потрескивая, резко и ярко освещая равнину, устремились в сторону летучего мешка с потрохами, начал напевать Слово Ветра. Этот специальный вариант данного Слова отличается тем, что ветер направлен сверху вниз, и пока демон отбивает молнии, его размазывает по песчаным дюнам.

При падении демон придавил ещё пару штук зеленокожих. Летающее чудовище теперь чем-то напоминало ромашку наоборот, если бы не кричало громко и не пахло паленым .

Мы молча начали атаковать. Получилось не очень удачно, сказалось недостаточное количество совместных тренировок, точнее, их полное отсутствие. Кони быстрее носорога, и они ускакали все вперед, оставив меня одного. Однако же носорог потяжелее будет, а потому остановить его куда как сложнее. Когда едешь на нем, впечатление создается такое, как будто плывешь на большом корабле по волнующемуся океану, а не едешь на животном.

Многие рыцари предпочитают использовать меч в бою даже тогда, когда они бьются верхом на носороге. Мне же кажется, что утренняя звезда в таких случаях куда как более интересна. В силу того, что носорог возвышается над полем битвы как скала, удар, нанесенный звездой, приобретает такой разгон, что щиты и шлемы ни в коей мере не помогают.

Первых двоих зеленокожих загрыз и затоптал мой зверь, следующего я промял своим оружием, дальше на меня накинулись, как водится, со всех сторон и потому я с трудом вспоминаю дальнейший бой. Из меня не очень хороший командир. Часто я забываю обо всем кроме звона оружия вокруг и превращаюсь в простого воина. Я просто наношу удар за ударом, превращаясь в бездумную машину, действующую на рефлексах, в то время как моего вмешательства требует, возможно, управление подразделениями.

Я бессилен. Ибо удар мечом позволяет лишь выиграть в поединке, порой склоняет чашу весов в битве. Иногда, совсем редко, определяет судьбу войны. Я могу выиграть тысячи и тысячи войн, могу разрушать города и крепости, стирать с поверхности земли страны. Но все это лишь туман иллюзий, отражение тех слов, который говорит себе каждый, кот видит, что ничего действительно важного он сделать не смог и не сможет. Войны переделывают карту мира, рушат судьбы, но не несут перемен. Взгляд на расчерченную цветными лоскутками границ пеструю карту континента вызывает у меня звон в ушах, кажется, что у неё запах такой же, как у бедных городских кварталов в безветренную погоду. И новые лоскутки ничего не изменят. Ведь перемены затрагивать должны не тела, а души. Человек может облачиться в непробиваемые доспехи, может огородиться от мира стенами, уходящими за облака, может окружить себя всякими доступными и излишними удобствами. Но вновь он останется тварью, той, которой был он, не выбравшись ещё из пещер доисторических времен. Я наношу удар за ударом, превращая в хлюпающую, как весеннее болото, жижу мозги зеленокожих тварей. Зачем я это делаю? Ведь их не становится от этого меньше. Из Сильвании выползут ещё новые орды. И будут выползать до тех пор, пока в Стране Свинцовых Туманов будут оставаться предатели, те, кто готов пустить Хаос в свое сердце, кто служил Богине постольку, поскольку так было принято, поскольку это даровало могущество и бессмертие. Великая Страна, создавшая сильнейшую магию, величайшую армию, которая выжила в таких условиях, в которых другие бы гибли за короткие дни, оказалась не лучше иных.

Битву мы, конечно выиграли. Одного из демонов добивали в течении двадцати минут, а он, изрубленный на куски, все не хотел умирать. Все шипел, своим раздвоенным языком, о тех богатствах, о той власти, которые достанутся нам, когда мы перейдем на их сторону. Язык ему мы отрубили в первую очередь.

К вечеру мы перевязали раны и похоронили убитых. Нас осталось слишком мало, как мне кажется, для дальнейшего продвижения к югу Равнин. Я предполагал отойти к замку Орд, родовому имению старого друга моего отца, когда на востоке появилось двое всадников. Туман, казалось, в ужасе разлетался из-под копыт их коней.

Вечерело, с севера на юг серое небо расчерчивали фиолетовые полосы, блестевшие в лунном свете, песок закручивающийся в воронки, то тут то там поднимался в воздух, желто-серые дюны отбрасывали колышущиеся длинные тени. Кое-где проглядывающие средь пустыни, камни с жалкими клочками мха были похожи на суровых троллей, проснувшихся от векового сна. Где-то на юго-востоке грохотал далекий гром. Ветер будто бы обезумел. То рвался в одну сторону, то спешил в другую, то взмывал к луне, как путник в пустыне к миражу колодца, то стелился по земле, как змея, подкрадывающаяся к жертве.

Когда всадники приблизились, стало ясно, что один из них – рыцарь, другая – колдунья. Они, казалось, явились или с парада или с бала. Новые, словно из кузни, доспехи, новое, с иголочки, платье. Свежие, из конюшен, скакуны.

Двое из моих людей, те, кто были ещё в состоянии стоять на ногах, отвели жеребцов в конюшню, когда гости спешились. Я пошёл к ним навстречу, как положено по этикету, но они, к моему удивлению, сами пошли ко мне, и, как мне показалось, с легким недовольством, склонили головы в поклоне.
- Доброго вам вечера Лорд Шархар, и твердой руки. Я – сэр Дортмунд аэнедд’Кетбери из Антрогаллы. Со мной – Сестра Айлариа леди Мона, леди Айсенкурра.
- Доброго вам вечера Лорд Дортмунд, и твердой руки. Доброго вам вечера Леди Айлари и ясности мысли. Какой причине я обязан вашим визитом?
- Властелину. – сухой голос рыцаря выражает благоговение.
- Мой друг хочет сказать, - фиалковый голос колдуньи не выражает ничего, - что согласно личному указу Властелина, мы переходим в ваше подчинение в течении того времени, которое потребуется вам на выполнение задания, суть которого изложена в этом свитке.
Айлариа раскрыла седельную сумку, вытащила небольшой ларец из красного дерева. Её руки, по локти затянутые в белые перчатки, раскрыли ларец, в то время как сама она опустилась на колено. Я выхватил из ларца свиток, аккуратно срезал печать Властелина, говорят их можно использовать как талисман, и развернул бумагу.

“15 числа летнего месяца Цветения. Шархару аэнедд’Шархару в собственные руки.

Знайте, сэр Торвус взят в плен зеленокожими и сейчас находится где-то по дороге в Сильванию. Вам надлежит спасти его. Также нам угодно, чтобы вы воспользовались помощью сэра Дортмунда и сестры Айларии. Цель вашей миссии должна быть сокрыта. Приступайте немедленно.

Властелин.”

Такое впечатление, что эта записка писалась в спешке, чьей-то рукой не привыкшей держать в руке перо. Подлинность же сомнения не вызывала.

Сэр Торвус, знаменитый воин, герой сотни войн, правая рука Властелина, как говорят. Он-то, я уверен, способен подавить мятеж.
- Подъем. Мы выезжаем.
Не требуется быть телепатом, чтобы догадаться, каковы мысли у моих солдат. После тяжелой битвы, усталые, израненные, они вновь седлали коней и одевали доспехи. Нет предела тому, что может вынести человек. Предел есть лишь у того, что он пожелает вынести.

Мы снова в пути. Теперь вокруг ночь. Черные дюны тянутся от горизонта на востоке до туманных теней гор на западе. Однообразные гладкие и ровные, как будто бы замороженное в спокойную погоду море. Везде небо разрезается ровными колоннами света сильнейших звезд. Полная Луна, лениво переваливая через зенит, гонит перед собой скопища теней, своего призрачного воинства. Ядро моего отряда медленно и целеустремленно продвигалось к югу. Разъезды, отправленные во все стороны порой натыкались на одиноких зеленокожих, слышались звон стали и хриплые крики мелких демонов. Готфрид и Римион, два аннатарийских офицера проявляли себя как настоящие герои. Кажется им не требуется ничего, кроме как битв и крови.
- Скажите, прекрасная Айлари, отсюда вы не можете почувствовать упомянутый след?
- Любезный Шархар, я, как и раньше, могу лишь примерно указать направление. Юг-Юго-Запад. Приближается Буря. Нынче с Бурей появятся песчаные демоны.
Ещё час мы ехали в тишине, а потом заревел ветер. Песок поднялся с поверхности земли и устремился ввысь, вращаясь и скрипя. Сверкнула молния. Туман медленно и уверенно стал опускаться, становясь все плотнее и плотнее. Ураган, продираясь сквозь его пелену, бил в грудь и прогибал спину. Сквозь ветер послышались стоны песчаных демонов.

Говорят, они рождены из песка. Говорят, они умирают с ветром. У них нет тела, нет ничего материального. Их никак нельзя отличить от сгустка песка, поднятого бурей, к роме как по стонам и по тому, что воины, соприкасаясь с ними, начинают биться в агонии. Но оружие их уничтожает.

Я выхватил меч и поскакал в сторону стонов. Видимость пропала. Туман и песок. Я прокричал трубачу, чтобы он протрубил общий сбор возле знамени. Нам сейчас нельзя теряться.

Буря продолжалась более десяти часов. Из непроглядного тумана вырывались сгустки демонов, их кололи алебардами и копьями, рубили мечами и топорами и они рассеива лись. Иногда появлялись зеленокожие, несколько раз нам встречался большой красный демон, как призрак выплывший на нас из тумана.

Мы постоянно скакали на юг. Несколько лошадей погибло от изнеможения. Сверкали молнии, выхватывая отдельные куски окружающей картины: шлем, занесенная перед ударом рука, искаженная ужасом зеленая морда. Порой грохотало выпущенное нашей колдуньей заклинание. Один раз мы натолкнулись на группу из четырех бездомных рабов, две взрослые особи и два ребенка, лысых беззубых, тихо стонущих. Пополнили запасы крови. Ближе к полудню Дортмунд оторвался от остальных и был разорван рогатыми демонами, внезапно появившимися из шторма.

То тут то там появлялись лица врагов, из тумана вырывались наши всадники, появлялись и исчезали песчаные демоны, сверкали магические заряды. Серый Туман вокруг. Так проходит ночь, проходит день, месяц, вся жизнь. Цепи условностей обязанностей и обетов, точно так же как и туман окружают всякого. Я командую отрядом, в моей власти решить, когда разбивать лагерь и кого атаковать, но я не знаю ни причин, ни цели войны, не знаю причины важности своей миссии. Из тумана условностей я выхв атываю объяснения происходящему. В голове звучат, не смолкая и повторяясь, слова долга. Из рассеченного мечем непонимания сердца рвутся слова надежды и желания. Я мог бы стать другим, выбрать иные цели, заменив меч на ложь или обаяние, подменив нормы и устои, достичь всех высот человеческой фантазии. Так почему я таков? Неужели я испытываю какие-то чувства к тем, кто выше меня в моей иерархии, или к тем, кто, наоборот идет за мной. Я могу командовать полками и армиями, могу командовать десятком солдат или остаться в одиночестве. Я не могу сдвинуть с места камень, но могу двигать государственные границы. Но тем не менее я всегда остаюсь тем восторженным маленьким мальчиком, который не разуверился в своих идеалах. И дай вам бог, вам таким старым и мудрым, много знающим и все испытавшим, также не разувериться.

Порой одна улыбка способна раскрыть такие двери, которые не разрушить самой древней магии, самым сильным армиям. Обаяние подчиняет народы и покоряет сердца красавиц. Я мог бы быть таким, но лицемерие не для меня. Я люблю лишь Богиню, а её пламенное сердце мне не покорить никогда.

Порой слово лжи способно предотвратить и начать войну, ложь возводит на троны и уничтожает государства. Ложь не для меня.
Я замкнуто живу в своем мире, и в нем я не нуждаюсь ни в чем.

Буря прекратилась в полдень. Нас осталось шесть человек. Пять воинов и ведьма. Мой носорог мертв. Все изранены. Обоз с едой мы потеряли. Одежды наши изодраны в клочья. Лица превращены бурей в грубые, полные запекшейся крови с песком, маски. Мой шлем, разломанный на десятки частей, остался в барханах.

Но вот ведьма вновь почуяла след.
- Вперед!
Я когда-то читал некий роман, где не было никакого сюжета и события шли нелогично и бессмысленно. Лишь одно в этой писанине волновало автора – переживания и душевные терзания главного героя. Точно такова, порой мне кажется, моя жизнь. События, бессвязанные и пустые проносятся мимо, а я все думаю, думаю…

Вечер. Фиолетовое небо смеется над нами. Легкие полны свинца, я не могу дышать. Мы проезжали мимо двух замков, но не остановились там передохнуть. Лишь по немому приказу ведьмы, нам вывели десять сменных лошадей и вынесли немного съедобного мха. В замках также как и у нас кончилась еда. Кривого убили гоблины. Всего искололи копьями. Раны Нугуна гноятся, скоро он будет не в состоянии держаться в седле. Луна пошла на убыль. Все больше звезд заметно на небе.

Айлари направила своего скакуна ко мне. Платье её изодрано в клочья из красного оно стало серым. Кираса в двух местах пробита и вся измята. Волосы всклокочены. Голос –не изменился, все тот же холодный и бездушный. Интересно, сколько сотен лет назад она родилась?
- Триста двадцать один год, мой юный командир, я живу в этом мире. И надеюсь прожить ещё столько же. До объекта нашего преследования осталось сорок миль . Мы их настигаем. Но больше не будет впереди союзных нам воинских формирований или замков. Питаться придется кониной.
- Разумно. Это все?
- Нет, мой лорд, ещё одно. Завтра в полночь мы принесем в жертву Королеве Мира Нугуна, ибо нам нужна кровь, а он слабее всех.
- Недостойно так поступать со своими солдатами.
- Он слаб, а слабость заслуживает смерти, не так ли?
Противно пить кровь своего солдата. Противно есть конину. Левая рука почти не слушается меня. Рана слишком сильна, даже магия крови бессильна. Я боюсь снимать с неё латы. Жалкий кусок тела, но все таки он мне дорог как память. Колдунья до сих пор не дает Нугуну умереть. Обнаженный, с распоротым ритуальным кинжалом животом он все ещё лежит, исполненный предсмертного блаженства, с затуманенными глазами и вывалившимся языком. Айлари склонилась над ним, её руки слабо светятся тускло-белым цветом, из полуоткрытого рта капает почти прозрачная кровь, сама она медленно раскачивается из стороны в сторону, в трансе шепча слова молитвы. Даже с расстояния в двадцать шагов я чувствую чудовищную силу, вливающуюся в неё, она действительно очень талантливая волшебница.

Пение обрывается, она встает и оборачивается, её красивое молодое лицо искажается в гримасе улыбки.

- Они теперь далеко не уйдут. Я призвала на их головы одну из лучших своих бурь.
С её бледных губ на подбородок стекает тоненькая струйка крови, её или Нугена. А на юге небо вдруг взрывается громом и молниями. Отовсюду слышится нечеловеческий хохот. Айлари улыбается. Остальные наши дрожат.

Нуген приподнимается с алтаря, шепчет: “Слава Великой Богине!” замирает и падает на камни.

Мы настигли их. Нас четверо. Я, ведьма и, как ни странно, два моих аннатарийца: Готфрид и Римион. У нас осталось пять лошадей, очень мало оружия и доспехов. Впрочем, противнику после бури явно не лучше. Они постарались скрыться среди скал, упрямо рвущихся к небу сквозь песчаные поля. Буря раскрошила скалы в гальку. Везде валяются прожженные молниями зеленокожие, придавленные камнями зеленокожие, мертвые от удушья зеленокожие. На ногах держится не более десяти. И они, и мы, я полагаю, не в силах драться. Мы – всего лишь сжатые в человеческих телах клочки боли и страдания, у которых все нервные окончания кричат о невыносимости боли. Но они – хоть и не чувствуют, говорят, боли, но и не имеют веры, а потому наша магия сильнее. Айлари поднимает руки над головой, начинает бормотать на древнем наречье, гоблины срываются с мест и бегут вперед, звеня ржавыми саблями. Руки Айлари загораются, а вслед за ними пламя окутывает и зеленокожих, они падают, Айлари с грустью, первая её эмоция за все время, смотрит на обугленные руки. Готфрид добивает зеленокожих. Мы, спешившись, бредем к поваленному фургону, стоящему посреди лагеря. Матерчатая его крыша изорвана. И внутри видна связанная фигура. Победа?

Нет, конечно, у подобной истории должен быть соответствующий конец. Финальная Битва.

О чем это все я? Просто к нам летел по воздуху черный дракон. Не очень свежий, с почти порванным правым крылом, поломанным носовым рогом, выпирающим брюхом, этот монстр был, как говорят, одним из сильнейших в мире. В исторические времена с ними, по-моему, никто не встречался, а легенды – не очень достоверный источник информации. Махина размером с хороший дом с четверть километровым размахом крыльев, он занимал пол неба, хотя был ещё далеко от нас. У меня потемнело в глазах. Римион споткнулся и упал. Ведьму, которую поддерживал Готфрид, можно было в могилу класть, она вся дрожала, от рук пахло паленым, лицо все было в старой запекшейся крови.

Я, смеясь сам над собой, с трудом вытащил меч и шагнул навстречу летящей ящерице. Неудержимо хотелось хохотать.

Айлари тяжело вздохнула, выпрямилась, сделала шаг вперед, остановилась, замерла, сделала ещё один шаг. Вновь подняла руки к верху и что-то зашептала. Руки засветились синим цветом. Потом она тяжело вздохнула и руки опустились. Она обернулась ко мне. Мне показалось, будто бы она помолодела на триста лет, лицо её разгладилось, а глаза заблестели. Она почти пропела совсем чужим, звонким голосом:

- Шархар, я пропою Слово Перемен. Никто из смертных ныне не может его договорить до конца, но я нашла, кажется, способ. Но нужна моя кровь. Вся. Ты отрубишь мне голову, когда я взмахну рукой. Властелин, я надеюсь, будет доволен.

И она пошла вперед и запела. Пожалуй, я никогда не слышал столь восхитительной песни. Язык был мне не понятен, когда-нибудь я выучу его, но слова складывались в образы, а образы подчиняли сознание.

Все меняется. Вода, воздух, земля, огонь. Горы рушатся, а моря пересыхают, пустыни покрываются ковром из ландышей. Те, кто когда-то обладал силой, станут лишь букашками, те, кто был лишь пылью, – закалятся в драгоценные камни, чтобы потом вновь рассеяться в песок. Вырастают и гибнут леса, тают ледники, память истлевает и теряется, границы империй зарастают мхом, а люди обращаются в жалкие скелеты. Все меняется. Нет ничего неизменного. Начинаются и заканчиваются войны, волны накатывают на скалы и отступают в океан, сердца сталкиваются и загораются, чтобы потухнуть вновь. Время течет, но и оно не неизменно. Все станет другим. Ветер перемен проходит сквозь каждую частичку мира. Все плохое, все хорошее, все – уйдет. Ничто не сохранится. Но родится новое и так будет всегда, до конца времен, перемен не остановить, их можно лишь на время задержать, но они вернуться. Мир изменится. Он станет лучше. Я верю.

Айлари умерла. Её тело, неестественно изогнутое, лежало на камнях, руки были раскинуты в стороны. Отрубленная её голова улыбалась победно, с чувством собственного превосходства. А дракон исчез. Он изменился: превратился в песчинку, или мотылька, или в лепесток розы. Два моих воина лежали без сознания. Я побрел к фургону. Песня все звенела в ушах, то, как сотня органов, грохотала и ревела, то, как флейта, напевала едва слышимые аккорды.

Я откинул полог фургона, развязал веревки и выволок на воздух безвольное тело. Это был сэр Торвус, герцог Эрина, граф Хоффа, Деридиума и Аккры, великий Лорд Киркана, первый рыцарь Страны Свинцовых Туманов. Ему было более тысячи лет. Говорят, он штурмовал замок Карстайн вместе с норлоками, побеждая сидов, говорят, он посадил на трон первого короля Аннатари, говорят… Он безвольно лежал передо мной на сером песке и медленно дышал.

Потом он открыл глаза и заговорил.
- Тщетно… Я создавал эту страну. Я отдал ей все силы, всю душу. Она же предала меня. Продалась хаосу. Все мои действия оказались тщетны. Я не нахожу в себе больше сил. Спасибо, что пытался спасти меня, но тщетно. Я не хочу больше жить.

Он встал и произнес Слово Смерти.

Но его немеющие губы ещё жили, и они шептали какой-то стишок:

Кто я?
Я первая цифра в таблице умножения
Последняя буква в алфавите
Символ хаоса, знак разложения,
Пешка, павшая в гамбите.
Я – восклицательный знак факториала,
Веру вернуть в ваши души
Тесно и мало
И видеть, и знать и слушать
Надпись с датами над могильной плитою –
Просто шутка, награда за беспечность,
Каждый живет и жизнью другою,
Год какой-то тире бесконечность.

Торвус умер. Но ничто вокруг не изменилось, не загрохотало небо, не затряслась земля. Все осталось прежним.

Я хотел бы бежать прочь от этого мира. Я часто мечтал о других землях, о тех, где горы – выше, где воздух чище и холодней, где воды прозрачны, а облака пушисты. Я столь часто желал оказаться там, что порой мне трудно было понять, где же я на самом деле. Я создавал в своем сознании людей, которые бы следовали бы долгу чести и зову сердца, и они окружали меня во снах и грезах. Порой, я находил таких людей и здесь, я старался собрать их возле себя и они неизменно находили себе место в моих далеких мирах, рядом со мной. Чаще же окружающие отвечали ложью и жестокостью на доверие, смешками и презрением - на по детски открытые речи. Слова оставались словами. Люди не многим отличны были от животных. Я хотел бы бежать прочь от этого мира, но я остался. Остался потому, что сильнее желания убежать была ненависть. Я ненавижу все вокруг. Порой мне самому трудно поверить, что за моим же внешне спокойным лицом скрывается столь сильное столь нечеловечески горячее чувство. Эта не та ненависть, которая возникает, когда кто-то оскорбляет тебя, когда кто-то обращается с тобой как с рабом, когда кто-то уничтожает, скажем, всех близких тебе людей. Это нечто, намного более сильное и жестокое. Я ненавижу этот мир. И потому я останусь, чтобы уничтожить его.

Я боюсь этого мира. Какой бы высокой стеной я ни отгородился от него, сколь сильно бы я ни закрылся в себе, он все равно находит щель или брешь, а за тем и способ причинить мне ещё и ещё боль. Я презираю его, ведь люди здесь ничем не отличаются от безмозглых тварей, их цели подобны целям тараканов, а мысли все сводятся к простейшим бытовым потребностям, а также деньгам и власти.

Я приложу все силы, чтобы от этого мира не осталось ничего. Я не хочу, не могу жить в нем. Я мог бы достигнуть превосходных результатов во многом, в науке, в спорте, в искусстве, в войне, но во всем я доходил до определенной черты и останавливался, ибо мне все надоедало, я терял желание бороться дальше. Я достигал многих целей, но все они были не нужны мне, а то, что было ценным – так и оставалось запретным и недостижимым. У меня почти нет ничего своего собственного, своих маленьких радостей, своих маленьких побед, своего маленького счастья. Нет своей жизни. Нет сил. Мне отказано в своей надежде, отказано в своей любви. Порой мне кажется, что я – всего лишь собрание всего того, что в меня вкладывали, что хотели бы видеть во мне другие. Есть у меня лишь своя ненависть. Не знаю, хватит ли мне жажды жить, жажды свободы, чтобы победить, но по крайней мере одно я знаю наверняка. Я буду бороться до тех пор, пока бьется мое сердце, пока кровь течет по моим жилам, пока солнце встает на востоке, а приливы сменяются отливами в урочное время.