Сказка о медных крыльях (Франческа, сказка)
...Эту сказку рассказывают во всём Мире - от людей заката до людей рассвета, от людей песка до людей моря; она бродит по Миру, меняя лица, как отражение в чёрной воде, и имена, как привольно дующий ветер - и везде её рассказывают по-разному...
...У этой сказки бывает разный конец - разный, как две стороны одного зеркала. Я расскажу вам оба, а какой из них лучше - решать вам...
Их звали Ахой и Тиаэй, и они были братьями, но никто никогда не счёл бы их роднёй. Ахой, Старший - темноволосый узколицый мужчина со смуглой кожей и сросшимися густыми бровями - говорил мало и неохотно, тщательно взвешивая каждое слово, и не любил переводить время на пустую болтовню - хотя с кем ему, лесничему герцога Кастуэльского, живущему вдали от людей, на краю огромного леса, было болтать? Разве что с шаловливыми серохвостыми белками, трепетными молоденькими дубками, пойманными браконьерами да младшим братом, имя которого - Тиаэй - так и означало "Младший". Это был всегда тихий и задумчивый светловолосый юноша с гордой посадкой головы, нежными, по-девически мягкими руками и походкой такой лёгкой, что казалось - его ноги не касаются земли. Его часто было можно застать любующимся закатом, когда пронзённое верхушками деревьев небо пылает огненными сполохами башен-облаков, или ночным небом, густо усеянным звёздами, как тёмно-синяя мантия владыки - алмазными булавками... Тиаэй мог стоять так долго, очень долго - и глаза его наполнялись тихими слезами восторга, а душа пела и рвалась ввысь - к незнакомым, светлым и чудным далям... Но приходил Ахой - и всё заканчивалось. Башни волшебных замков становились облаками, алмазные булавки - просто звёздами, а Тиаэй - просто юношей, которого заждались дома, в скромной хижине лесничего.
Однажды вечером Ахой спросил, останавливаясь рядом с братом и поднимая глаза к притихшему небу:
- О чём ты думаешь, Тиаэй?
- О крыльях, - ответил юноша мечтательно. - О сильных крыльях, которые позволили бы мне подняться к звёздам и мчаться наперегонки с ветром, купаясь в шёлковом блеске лунных лучей... Впрочем, тебе всё равно этого не понять, - добавил юноша, взглянув на брата остро и пристально.
- Пошли домой, Тиаэй, - вместо ответа молвил тот.
Больше они в тот вечер не разговаривали...
А наутро Ахой впервые увидел Медные Крылья. Они лежали в густой непримятой траве, полускрытые сочными тёмно-зелёными стеблями и сухими красноватыми метёлочками, совсем рядом с той тропинкой, которая вела от порога хижины в лес. Крылья были слегка изогнуты по форме человеческой руки, к их внутренней поверхности крепились кожаные ремни, чтобы привязывать Крылья к локтям и запястьям хозяина, а начищенные до блеска медные перья сверкали на солнце. Ахой помотал головой, больно ущипнул себя за руку - и лишь тогда убедился, что Крылья не были плодом его воображения. Они - были.
Не задумываясь над тем, что, собственно, делает, Ахой шагнул с тропинки, протянув руку к сверкающему чуду - и тут же отдёрнул её, словно испугался обжечься.
"Это не моё, - стремительно промелькнуло у него в голове. - У каждой вещи есть свой хозяин, и если я возьму в руки Крылья - получится, будто я их украл... Это не моё!"
И лесничий отправился своей дорогой, оставив Крылья лежать там, где нашёл, а когда он возвращался вечером с подстреленным оленем - ему уже было не до Крыльев, и он даже не бросил взгляда в ту сторону, где впервые их увидел.
Через несколько дней, когда Ахой по приказу герцога шёл проверять, не расставлены ли в заповедном лесу силки на кроликов, он увидел Крылья снова. Мелкий дождик, забивавшийся в ноздри, как сухая дорожная пыль, моросил вот уже второй день подряд, позволив себе только несколько коротких передышек, но медные перья были все так же хорошо вычищены и все так же ярко блестели. Капли воды сползали по золотистому металлу - сначала медленно, потом всё быстрее и быстрее - и вот на Крыльях не осталось уже ни капли.
Остановившись, Ахой долго смотрел на Крылья - на сей раз не сходя с тропинки, и странные, будто бы и не его мысли шевелились в голове лесничего.
"Это не моё, - подумал он каким-то чужим, незнакомым голосом. - У Крыльев нет и не может быть хозяина, они просто лежат здесь и ждут, но ждут - не меня... Это сказка, которую рассказывают не мне, и если я попытаюсь подслушать, то получится, что я её украл..."
Когда чужие мысли кончились, Ахой постоял на тропинке ещё немного - на случай, если ему придёт в голову что-нибудь ещё - но ничего не приходило, и, низко поклонившись Крыльям, Ахой отправился своей дорогой.
В тот день он наткнулся в лесу на браконьера. Сначала тонкая оперённая стрела со стальным наконечником просвистела у него над ухом, пригладив чёрные непослушные волосы, и вонзилась в ствол старого могучего ясеня, легко пробив броню из его нижних веток, а через несколько ударов сердца обнаружился и сам браконьер - угрюмый бородатый детина одних с Ахоем лет, в медвежьей шапке мехом наружу и зелёной шерстяной куртке. У ног бородача лежал наполовину освежёванный олень, а в руке - трепетала новая стрела, не успевшая ещё коснуться тетивы. Раздвинув губы в непринуждённо-приветливой улыбке, Ахой показал бородачу лезвие охотничьего ножа с удобной костяной ручкой - и тот, рассудив, что лесничий метнёт в него нож куда быстрее, чем он выпустит стрелу, с недовольной гримасой на лице положил лук к ногам.
...Когда они проходили мимо Крыльев, Ахой заметил, что в безразличных прежде глазах браконьера загорелось подобие интереса - и, процедив сквозь зубы что-то недовольное, подтолкнул пленника в спину, чтобы тот шёл быстрее и не оборачивался...
С той поры Ахой взял в привычку здороваться с Крыльями каждое утро, проходя мимо них по узкой упругой ведущей в горку тропинке. Крылья отвечали ему молчанием - только загадочно блестели медные перья, не тронутые ни человеком, ни зверем, ни непогодой.
...Однажды Ахой заболел. Лихорадка вцепилась в него так же крепко, как паучок - в колеблемую ветром седоватую осеннюю травинку, и, основательно потрепав, выбросила на берег - слабым и беспомощным, как новорождённый котёнок. Идти в лес на охоту в таком состоянии Ахой не мог никак, а за время его болезни еда в доме уже успела подойти к концу - так что Тиаэй, порядком обессиленный двумя бессонными ночами у постели брата, только коротко вздохнул, выслушав его еле слышную просьбу, и шагнул за порог.
Утро было прохладным и неярким, затянутое влажными сероватыми крыльями Птицы небо - тусклым и низким, а одетые в почти не греющую золотую парчу деревья - нахохлившимися и насупленными. Серая и хрупкая подсыхающая трава покорными кругами легла на землю, не желая подниматься даже ради подталкивающего её под бока гулёны-ветра, и яростным медным огнём пылали в этой траве ждущие Крылья...
О нет, Тиаэй не побежал к ним сломя голову, не кинулся опрометью к своей мечте, выбравшей этот осенний день, чтобы уверенной и мягкой поступью войти в его жизнь. Он сделал шаг с тропинки, потом ещё и ещё - и Крылья послушно легли ему в руки - как ребёнок, отыскавший отца, как меч, нашедший хозяина, как сказка, обретшая наконец своего слушателя...
И небо распахнуло перед ним свои двери.
...Он летел всё выше и вперёд, и звёзды улыбались ему холодноватыми серебряными губами, и луна - горошина в клюве Птицы-летящей-над-миром - тихо шелестя туманной кисеей, проплыла у него над головой. Он летел - и его полёт был прекрасен, и коротко сверкали жаркие перья его Крыльев - он не смотрел вниз, только вверх и вперёд, вверх и вперёд - небо звало его душу...
...На этом рассказчик обычно смолкает, добавив торжественным тоном: "Бойся смотреть под ноги и не увидеть звёзд у себя над головой", и мелкие рыбки-медяки, среди которых изредка посверкивает серебряный бок более крупного их собрата, весело сыплются в протянутую ладонь, заставляя рассказчика удовлетворённо откашляться, прежде чем приняться за новую сказку.
Но так бывает не всегда...
...и властно превратило сердце в солнце...
Забеспокоившись, что Тиаэя долго нет, Ахой нашёл в себе силы встать и выйти на крыльцо. Он ещё успел увидеть в сером осеннем небе летящего человека и узнать в этом человеке брата. Когда тот исчез вдали, лесничий опустил взгляд на потемневшие от непогоды деревянные ступеньки - и обнаружил, что они расплываются у него перед глазами, подёргиваясь мелкой рябью... Не сразу он понял, что плачет.
...А наутро Крылья появились вновь - на том самом месте, где и в первый раз, и блеск их по-прежнему слепил глаза. Они пролежали там всю зиму - а она была долгой и снежной, но крошки снега отчего-то не прилипали к медным перьям, и проходивший мимо Ахой каждый раз старательно отводил глаза, думая про себя: "Медные Крылья - это сказка, рассказанная не для меня", - и щемящая печаль заполняла его душу.
Но всему на свете когда-нибудь приходит конец. Наступила весна, оглашая лес звонким птичьим гомоном, рыхлый и ноздреватый темнеющий снег жался поближе к деревьям, ища под ними защиты от палящих солнечных лучей, а Ахой снова шёл в лес, сопровождаемый верным Кальмом - огромным лохматым молчаливым псом, ещё совсем молодым, но уже способным в одиночку справиться с матёрым волком. Кальм, тогда еще совсем маленький и слепой щенок, появился в хижине Ахоя той осенью, когда ушёл Тиаэй, и был единственным существом, скрашивавшим лесничему долгие зимние месяцы одиночества. Ещё некоторое время назад Ахой ни за что не пошёл бы в лес без своего пса - прошёл слух, будто браконьер, которого осенью поймал Ахой, умудрился обмануть людей герцога и сбежал прямо из повозки, в которой смертников везли к виселице - и его якобы видели где-то в окрестностях леса... Но как-то раз, проходя мимо Медных Крыльев, Ахой увидел - или подумал, что увидел: перья горят ярче обычного, а кожаные ремни, которыми Крылья должны крепиться к рукам - разорваны. Показалось то ему или нет, но о бородатом браконьере никто больше не слышал, и вскоре Ахой перестал брать с собой в лес каждый раз верного Кальма. Он оставил бы его сторожить дом и сегодня, но когда уже собирался затворить за собой дверь хижины, - пёс наградил его таким выразительным взглядом, что смутившийся хозяин кликнул его с собой...
Где-то впереди хрустнула ветка, и разом насторожившийся Ахой потянул стрелу из колчана за спиной - он давно уже не ходил в лес без лука. Но то оказался не браконьер, а всего лишь чумазый парнишка лет десяти - тощий и щуплый, босой, в драных дурно залатанных штанах и ещё хуже залатанной рубашке - с охапкой хвороста, прижатой к груди. Застигнутый на месте преступления, мальчишка застыл, как столб - только опустились руки, выронив драгоценные ветки на землю, да таращились васильковые испуганные глаза под светлыми ресницами. Вздохнув, Ахой убрал стрелу, молча и почти ласково взял малолетнего нарушителя за ухо и потащил за собой, в душе удивляясь, отчего тот не задал стрекача.
Отчего - выяснилось уже через несколько шагов. Мальчишка не шёл - ковылял, наступая на одну ногу и подволакивая вторую, всем туловищем раскачиваясь из стороны в сторону, чтобы сохранить равновесие. Ахой невольно сбавил темп, а через несколько сотен шагов и вовсе остановился, давая возможность отдышаться своей нечаянной добыче. Мальчишка сверкал исподлобья глазами, с вызовом и страхом косясь на лесничего, и вообще старался держаться с достоинством, насколько это возможно, когда твоё ухо у кого-то в руках. Наверное, ему было очень больно - но он молчал, не пытаясь ни разжалобить своего мучителя, ни оправдаться перед ним. Ахою пришлось по душе такое поведение, а при мысли о том, сколько терпения и труда понадобилось несчастному мальчишке, чтобы собрать ту охапку хвороста, он уважительно кашлянул и, помедлив, выпустил ухо, взяв пленника за острое костлявое плечо.
До края леса они добрели не скоро. Кальм, который никак не мог понять, зачем его обожаемому хозяину понадобился какой-то грязный оборванец, с явным неудовольствием трусил сзади. Около Крыльев Ахой снова остановился, давая отдых спутнику; поколебавшись, спросил:
- У тебя есть родные?
Паренёк уставился в сторону и сделал вид, что не слышит. Пришлось слегка встряхнуть его и повторить вопрос:
- Родственники у тебя есть?
Упрямо закусив губу, мальчишка еле заметно качнул головой. Это означало "нет".
"Кто узнает, если я отпущу его?" - подумал лесничий.
Мимо проскакала на двух ножках какая-то пичуга, клюнула голую на непросвещенный человеческий взгляд землю и упорхнула, покосившись на мальчика внимательным чёрным глазом. Тот проводил её долгим взглядом, в котором мешались зависть и восхищение.
- Ты хотел бы научиться летать? - неожиданно спросил Ахой, проследивший за его взглядом. Паренёк, вздрогнув, повернулся к нему, и на детском личике читалось мрачное: "Издеваешься, дядя? Да?"
- Подожди здесь, - приказал лесничий и, окончательно уверившись, что поступает правильно, шагнул с тропинки. "Всё равно эта сказка - не для меня..." Заветные Крылья легко дались ему в руки - так же легко, как после - легли на плечи мальчика, который недоверчиво-стоически перенёс операцию затягивания кожаных ремней - почти с таким же растерянным лицом, как не понимающий, что происходит, Кальм.
- Всё. Лети, - произнёс Ахой, отступая на шаг и любуясь делом своих рук. Парнишка не шелохнулся.
- Руками маши, я кому сказал! - рявкнул на него Ахой. Это возымело действие. Неуверенно и робко мальчишка взмахнул Крыльями...
...и поднялся в воздух.
Он не сразу поверил, что послушная и мягкая пустота не взбрыкнёт у него под Крыльями, как норовистая лошадка, жаждущая сбросить седока на землю - а когда поверил, то начал кувыркаться в воздухе, захлёбываясь своим немыслимым счастьем, смеясь и плача одновременно, крича что-то сорванным голосом - и эхо послушно повторяло за ним его крики, а крылья служили ему так верно, как никогда не служили собственные ноги...
Ахой стоял внизу, запрокинув лицо вверх, и щемящая тоска по небу и Крыльям начала уходить из его сердца, уступая место тихой радости - оттого, что рассказанная не ему сказка стала сказкой, рассказанной им.
...А потом небо распахнуло перед ним свои двери...
...Уставшим и охрипшим голосом рассказчик говорит: "Не бойся смотреть под ноги и не увидеть звёзд у себя над головой. Бойся смотреть в небо и не увидеть звёзд у себя под ногами...". А потом он смолкает окончательно, и уходит, не получив за свою сказку ни монеты, потому что слушатели его либо давно уснули, либо разбрелись по своим делам, устав от его двуликой истории, так непохожей на правду...
...и пустило его в свой пиршественный зал... И говорят, что с тех самых пор раз в году на небе появляются три звезды. Первая - маленькая, вторая - побольше, а третья - движущаяся по небосводу неровными скачками, точно собака, пытающаяся догнать своего хозяина.
Москва, 29 декабря 2000г. AD
